Интервью с Сергеем Богдановым

Стрелковый тренер сборной России — о своей работе в детском доме, природоустойчивости и умении гасить эмоции.

Во время непродолжительного августовского визита к биатлонистам в австрийском Обертиллиахе имя стрелкового тренера Сергея Богданова я слышала слишком часто, чтобы уехать со сбора, не поговорив с ним. Поэтому в заключительный день, когда команда уже вовсю готовилась к отъезду домой, и отправилась на поиски. Богданов сидел на полу в своем гостиничном номере и паковал патроны. На просьбу об интервью отреагировал без особых эмоций: “Полчаса? Полчаса у меня есть…”

— Вы отработали в сборной два сезона с Николаем Лопуховым, один — с Александром Касперовичем, сейчас работаете в группе Владимира Брагина. А как вообще тренеры из стрельбы попадают в биатлон?

— В каком смысле?

— Ну не по объявлению же вы пришли в сборную?

— Хм, хорошая фраза — по объявлению. “Где вы таких работников взяли? — Да так, набрали по объявлению”. На самом деле мне после чемпионата мира-2012 позвонил Лопухов и предложил поработать с ним в мужской команде. В сборной тогда работал Саша Куделин, который занимался отстрелом патронов и прочими связанными со стрельбой вещами. Он меня Лопухову и порекомендовал.

В тот год я был с командой не так долго — только летом. Занимался в основном с Алексеем Слеповым. Ему больше других требовалась помощь, поскольку отсутствовала даже базовая работа. Вот мы все вместе с ним и работали. Просто Андрей Гербулов отвечал в стрельбе за всю команду, мне же разрешили работать со Слеповым индивидуально.

***

— Помните свои первые впечатления от работы с биатлонистами?

— Мне хотелось прежде всего увидеть, как в сборной команде работают тренеры. Было очень интересно. Теория тренерского дела — это одно, как и работа с маленькими детьми, а профессиональная команда — совсем другая история.

— Я правильно понимаю, что до прихода в сборную вы работали с детьми?

— Много где работал. Я же педагог по образованию. Причем не только по бумажкам.

— И учителем в школе были?

— Да. Сразу после института преподавал в деревенской школе, а кроме этого работал воспитателем в детском доме.

— Где именно?

— В Алапаевском районе Свердловской области. Потом перебрался в Нижний Тагил — перед армией, и тоже устроился в детский дом — уже сознательно.

— Простите, если вопрос прозвучит нетактично, но почему именно детский дом? Это же очень тяжелая работа, не думаю, что туда рвутся многие.

— Это действительно сложнее, чем быть просто тренером или педагогом. Но интересно. В том плане, что там сразу понимаешь: есть у тебя призвание к тому, чтобы быть педагогом, или нет. Если есть — возможность это призвание реализовать в таких учреждениях безгранична. Там ты и папа, и мама, и воспитатель. Причем круглосуточно. Если из обычной школы дети идут домой, то в детском доме, уйдя от тебя после уроков, они к тебе же и возвращаются. Завоевать доверие таких детей трудно. Они слишком привыкают к тому, что их постоянно обманывают, поэтому сами начинают вести себя точно так же, грубят. Но если завоевал, к тебе и твоим словам начинают относиться совершенно иначе. Даже курить бросали многие.

— На каком этапе жизни ваша педагогическая работа пересеклась со спортивной?

— Тренерским делом я начал заниматься уже с 18-ти лет — вел группы по восточным единоборствам. Надо же было где-то работать, пока учился в институте? Модными в те времена у нас считались все направления ушу, вьетнамские единоборства, китайские. Кроме этого развивались карате, кикбоксинг.

— Осталось понять, где и когда в этом списке образовалось место для стрельбы.

— Стрельбой я увлекся случайно, когда учился в школе. Пришел в тир с классом сдавать нормы ГТО, стреляли мы лежа с упора, и результат я показал такой, что мне тут же было сказано: “Надо стрелять”. Дело в том, что у многих профессиональных стрелковых тренеров есть такой критерий отбора: если человек впервые берет в руки стрелковое оружие и сразу попадает в цель, такого надо брать.

— И до какого уровня результатов вам удалось дойти?

— До уровня мастера спорта. Возможно, мог бы добиться большего, но я не так много тренировался — не было времени. В группе я занимался вместе с нашей будущей олимпийской чемпионкой Любой Галкиной. Она была на год постарше, сильнее нас, за ней, понятное дело, все тянулись. Но потом Люба закончила школу и уехала из города. А сами знаете, как бывает: когда из группы уходит лидер, сразу резко снижается интерес к тренировкам. Дома я продолжал заниматься, пытался понять, что такое выстрел, как он происходит, за счет чего можно попадать в “пуп” мишени, как сделать это умение стабильным. Приходил в тир только для того, чтобы сопоставить свою “домашнюю” работу с практикой — понять, насколько правильно я размышлял. Но совсем уж серьезными те занятия было назвать трудно. А через много лет, когда Галкина выиграла Олимпийские игры, я пожалел, что не остался в стрельбе. У меня неплохо получалось.

***

— Для меня стрельба всегда была чем-то на грани искусства. Но не раз приходила в голову мысль, что биатлонисту совершенно не обязательно быть выдающимся стрелком — достаточно и среднего уровня. Или это не так?

— В стрельбе ты работаешь на качество, и тебе нужна центральная “десятка”. Биатлониста тоже можно научить попадать исключительно в центр мишени, но это будет совершенно другое время на рубеже. Плюс вносит свои коррективы необходимость стрелять на определенном и достаточно высоком пульсе. Стрелки же, в отличие от биатлонистов, работают исключительно в покое. Что до базовой техники, она и там, и там, абсолютно одинакова.

А вот соревновательная стрельба в биатлоне — это уже чистая психология. Все навыки закладываются летом и к зиме должны быть полностью отработаны. В том году мне удалось посмотреть одну из гонок на чемпионате мира в Контиолахти, где я прежде всего старался увидеть и понять, почему стрельба у ребят не идет так, как шла на тех же этапах Кубка мира. Не увидел ни одной технической ошибки. Все промахи были чисто психологического плана.

— Означают ли ваши слова, что кроме тренера по стрельбе с командой должен работать и психолог тоже?

— Перед Олимпийскими играми такие люди в команде, знаю, работали, и отзывы об их работе были самыми хорошими. Хотя ту же Галкину я как-то спросил, есть ли психолог у них в стрелковой сборной. Она сказала, что есть, но спортсмены к нему не ходят. Достаточно общения с тренерами — тренеру больше доверяешь.

— Персональная подгонка оружия — тоже ваша зона ответственности?

— Ложе подгоняет оружейник, который находится в команде весь сезон, но четкого разделения в работе обычно нет. Разбираем проблемы вместе, решаем вместе. Иногда — с ребятами.

— Со сборной вы работаете только на подготовительном этапе?

— Первые два года было именно так, сейчас у меня контракт на весь сезон. Но даже когда меня не было в команде, я постоянно общался с ребятами, с тренерами, отслеживал все гонки по Сивидате.

— Не возникало в этот момент ощущения, что лучше бы сейчас быть на рубеже, а не сидеть перед экраном?

— Возникало, конечно. Я, собственно, всегда был готов поехать туда, куда позовут. Просто как-то не складывалось.

— Насколько верна теория о том, что если человек “не стреляет”, научить его невозможно?

— Научить-то можно, но лишь до определенного уровня. Если человеку не дана природоустойчивость…

— Какая, простите, устойчивость?

— Это просто такое выражение. Можно уметь, понимать, как надо, но не мочь. Улавливаете разницу?

***

— Знаю спортсменов, которые пытались улучшать свою стрельбу до бесконечности, занимаясь холостым тренажом все свободное от беговых тренировок время. Есть ли какой-то разумный предел? И можно ли себя в этом перетренировать?

— Все очень индивидуально. Я уже сказал про природоустойчивость. Если она есть, человеку не требуется много работать над стрельбой — она и без этого всегда будет более точной, нежели у остальных. А вот если нет… С такими, кстати, тоже интересно: начинаешь искать любые зацепки, чтобы вытянуть из человека максимум. Хотя по большому счету максимум не вытянет ни один тренер — спортсмен должен сделать это сам. А ты просто даешь человеку знание.

— Эмоциональность для стрелка — это минус?

— У меня были самые разные спортсмены. Как правило у эмоциональных людей есть хороший спортивный характер, который позволяет в нужный момент “гасить” эмоции и добиваться результата. Просто в зависимости от характера нужно и пули соответствующие подбирать. Если спокойному стрелку дать патрон с высокой скоростью, у человека может быть внутренний шок от выстрела.

— Кажется я перестаю вас понимать.

— Объясню: в стрельбе очень важно, чтобы человек испытывал максимальный комфорт. В том числе и в момент выстрела. Если флегматику дать высокоскоростной патрон, у человека в момент выстрела непроизвольно появляется дискомфорт. Соответственно он начинает дергаться, потому что его внутренняя скорость реакции не позволяет в полной мере контролировать, что происходит. А дашь такому более медленный патрон — и он становится со своим оружием единым целым. Я всегда очень серьезно к таким вещам относился.

— Что для вас самое сложное в работе с биатлонистами?

— Никакой особой сложности нет, если честно.

***

— Какой выстрел в стрельбе более сложен — первый или последний?

— Все гораздо раньше начинается. Я и ребятам постоянно говорю: как только вы зашли на “биржу” — все, началась стрельба. И заканчивается она, когда ты с “биржи” ушел. Все это время ты внутренне должен во всех отношениях быть стрелком. А не тогда, когда ты остановился, встал или лег на коврик и прицелился.

— А как можно быть стрелком при пульсе 180?

— Выстрел должен быть осознанным при любых обстоятельствах. Тут главное в другом: спортсмен должен стрелять на своем пульсе, на том, на котором привык стрелять в тренировках. В этом случае он просто выполняет привычную работу. Если же человек пришел на рубеж не на своем пульсе, у него в голове сидит единственная мысль: любой ценой попасть в мишень. То есть кроме этой мишени он уже не видит ничего и никого вокруг, а внимание со своих действий уходит. Соответственно теряется способность отслеживать, правильно ли прижата винтовка, где находилась рука, расслаблена ли кисть и так далее.

— Скорострельность на рубеже можно улучшать до бесконечности, или есть оптимальный предел?

— Есть такое понятие “интеллектуальный палец”. То есть человек точно знает, когда нажать на курок. Понятно, что некоторые навыки в процессе тренировок оттачиваются. Наверное, видели в стрельбе упражнение “скоростной пистолет”? Когда нужно произвести пять выстрелов сначала за восемь секунд, потом за шесть и за четыре. Представляете, что такое сделать пять выстрелов за четыре секунды?

— В биатлоне вы даете спортсменам подобные упражнения?

— Конечно. Но я много наблюдал за тем, как стреляют ведущие биатлонисты. Когда человек понимает, что даже с одним промахом ему никого не догнать, особенно если лидирующая группа уже ушла вперед, он начинает думать, как разложить стрельбу на рубеже. И ни о какой скорострельности, поверьте, речи тут не идет. Сегодня понятие “мудрая стрельба” заключается в биатлоне как раз в том, чтобы максимально подстроиться под исходные условия. В том числе — природные. Погоду, ветер…

— Насколько востребованы в сборной ваши педагогические навыки?

— Чем ближе начало сезона, тем сильнее спортсменам свойственно превращаться в маленьких детей — сказывается постоянное напряжение, необходимость отбираться в команду. В этом плане контрольные соревнования — такой же стресс, как и выступления на Кубке мира, если не больший. Для тренера же этот период становится особенно важным. Его задача — начинает заключаться уже не в том, чтобы научить, а поддержать, поговорить, отвлечь. Чтобы старт не превращался для спортсмена в войну, а воспринимался просто как закономерное продолжение работы. Когда спортсмен и тренер постоянно чувствуют, что они в одной упряжке, тогда, как правило, у них все получается.

Собеседники Елены Вайцеховской, sport-express.ru