Роберт Кабуков: «Когда спортсмены приходят в сборную, зачастую их нужно переучивать»

Кандидат на должность старшего тренера мужской сборной России по биатлону Роберт Кабуков дал большое интервью РИА Новости.

— Вы прибыли в Германию не юнцом, а профессиональным тренером. Почему вы сразу не пошли работать по специальности?

— Да, мне было 35 лет, и, конечно же, я сразу подал все заявки, какие было можно, во все ближайшие спортивные клубы и школы. Мне очень вежливо улыбались, говорили: “Да, вы нам нужны”, и всё. По воле судьбы я оказывался в Германии в тех местах, в которых как раз и были достаточно профессиональные центры подготовки в лыжных гонках и в биатлоне. Например, наше первое место жительства было недалеко от Клингенталя. Это очень знаменитый центр развития прыжков с трамплина и лыжных гонок. Прождав несколько месяцев и не получив ответных звонков, я понял, что в этой стране нужно пробиваться самому. И бетонный завод оказался первым местом, куда меня согласились взять на работу.

— А как вам удалось начать работать по основной, биатлонной специальности?

— Дело в том, что мы через некоторое время после прибытия в Германию совершили небольшой переезд, буквально на 20 км. И там, в качестве хобби, я работал тренером спортивного клуба города Кемптена. И по какой-то счастливой случайности познакомился с замечательным человеком по имени Ханс Трунцер. Он воевал, был в плену в Советском Союзе, но при этом очень уважал русских и старался помочь всем русским, с кем он сталкивался. Мне он тоже помог. Ханс мне тогда сказал: “Роберт, ты все-таки тренер по биатлону, почему ты не пробуешь себя именно в этой области?” Я ответил: “Считаю, что немецкая школа достаточно сильная, она — лидер в мировом биатлоне. И я не думаю, что у меня есть шансы, тем более, я уже пытался”. Но он настоял. И я действительно написал письмо, приложил свое резюме, и оно попало в Лыжный союз Германии. А вот оттуда я уже получил приглашение на работу.

— Действительно чудесная история, ведь, казалось бы, зачем немцам русский биатлонный тренер, правда? Но вот вы начали работать со спортсменами, а они сплошь немцы. Они или их родители не поглядывали косо на своего русского тренера?

— В этом вопросе вся суть того, с чем я столкнулся. Знаете, западная система не консервативна. Они все время ищут новые пути развития и продвижения. И, конечно же, что-то новое их очень интересует, они хотят это новое сразу применить. Тем более, российская школа на тот момент тоже считалась мировым лидером. Им было интересно попробовать.

— Кому именно было интересно попробовать? Тем людям, которые нанимали вас на работу, или тем спортсменам, с которыми вы занимались?

— В первую очередь это было интересно Германскому лыжному союзу в лице Норберта Бауэра и Уве Мюссеганга. Это два человека, которые повлияли на мою судьбу. Так меня пригласили на работу старшего тренера биатлонной команды земли Гессен.

— Тогда тем более интересно, не возникало ли трудностей в общении со спортсменами именно из-за того, что вы российский тренер? Ладно бы — австриец или итальянец. Но русский? Это же историческое соперничество в биатлоне. Не возникал у ребят вопрос, с чего бы это нас тренирует не немец, а русский?

— Нет, трудности были другие. Ребятам как раз было интересно, у спортсмена всегда есть интерес попробовать что-то новое. Трудности были с родителями. Российский тренер не так часто знает родителей своих учеников. А в Германии приходилось с родителями общаться очень тесно и практически ежедневно. Потому что финансирование со стороны родителей, наверное, составляет 50% подготовки немецкого спортсмена. И у тренера очень высокая ответственность не только перед спортсменом, но и перед его родителями.

— А в чем, собственно, заключались трудности? В том, что надо было с ними выстраивать отношения?

— Да, конечно! У меня с ними повседневно шло общение по любому вопросу. В Германии даже если спортсмен чихнул или что-то у него на тренировке не так пошло, тут же вечером звонок. “Почему, как, зачем?” Нужно было объяснять, как-то выстраивать отношения. К тому же не скажу, что немецкий язык у меня был на идеальном уровне в тот момент. Да и сейчас я не считаю, что он идеален. Иной раз я что-то объяснял, а спортсмены начинали улыбаться. Но они стеснялись меня поправлять, и я говорил: “Пожалуйста, для улучшения нашего общения, указывайте мне на ошибки, а я буду исправляться”. В таком ключе у нас выстраивались отношения со спортсменами и с их родителями. Не берусь сравнивать себя с дипломатами, но за несколько лет выработался хороший навык общения. Считаю, что отношения у меня были выстроены удачно. И с родителями спортсменов, и руководством клуба, и с руководством Германского лыжного союза.

— Итак, начав с массы трудностей, вы наладили свою жизнь в Германии. Начали работать биатлонным тренером, у вас была хорошая команда, вы выстроили прекрасные отношения со всеми, кто к этому был причастен. И вдруг — возвращение в Россию на должность старшего тренера мужской молодежной сборной. Зачем вы это сделали?

— Здесь нужно вернуться немножко назад, к первой встрече с Валерием Николаевичем Польховским в Оберхофе в 2007 году на летнем чемпионате Германии. У сборной России был сбор в Оберхофе, а у Валерия Николаевича тесные связи с немецкими коллегами, и российская сборная была допущена к участию в чемпионате Германии. У меня на тот момент были три спортсменки в сборной, и мы там с Польховским познакомились. Потом в течение последующих лет мы встречались в разных биатлонных центрах. И вот это общение привело нас к общему пониманию тренировочного процесса. И когда Валерий Николаевич был назначен главным тренером сборной России, он спросил, не хочу ли я попробовать поработать тренером молодежной команды. Мне такой вызов был очень интересен, и я согласился.

— Но ведь для того, чтобы принять этот вызов, надо было бросить налаженную жизнь. Это было легкое решение?

— Да, это было достаточно легкое решение. Есть знаменитая фраза, кажется, великого тренера Тарасова: “В ЦСКА два раза не приглашают”. (Улыбается) В той молодежной команде у меня было 12 перспективных ребят, это был практически третий состав сборной России. Я считаю, тот год был очень плодотворным. А для меня, как тренера, самым приятным по воспоминаниям о работе.

— А почему вы не вернулись в Германию, когда должность Польховского упразднили и всех его людей отстранили от сборной? Почему вместо Германии вы отправились в Сыктывкар?

— Знаете, когда я вернулся в среду, в которой вырос, в свой родной язык, в свою ментальность, это сильно всколыхнуло всё во мне. Да, в профессиональном плане, я считаю, именно работа в Германии дала мне очень большой толчок. Но думать на родном языке, работать в своей родной сборной — это очень близко сердцу. А вернулся в Сыктывкар потому, что на меня вышли руководители федерации биатлона Республики Коми. Не скажу, что у меня было огромное желание туда ехать, но они сыграли на патриотических чувствах. “Все-таки ты вышел отсюда, тебе дали сделать здесь первые шаги в биатлоне. Ты, как тренер, здесь начинал, так пожалуйста, будь добр”. Не такими словами, конечно, но мысль была понятна. Я должен отдать долг Родине, краю, откуда вышел. Так я и согласился.

— Что дала работа в Германии вам как тренеру? Чему такому вы научились в Германии, что не смогли бы освоить в России?

— В первую очередь, это передовое материально-техническое обеспечение. Оно играет очень большую роль. Мне сразу же выдали биохимический анализатор, который мог определить мочевину в крови и креатинфосфокиназу. А они показывают, насколько организм спортсмена восстановился после нагрузки. И плюс выдали стационарный лактометр. На тот момент, конечно, у национальной сборной биохимическое обеспечение было, но в региональных командах это было редкостью. А когда имеешь эти приборы, имеешь тренажеры, роллерные трассы по всей Германии, имеешь доступ к немецким методикам тренировок, это дает очень большой толчок.

— А можно, что называется, для дилетантов описать различия в наших и немецких методиках?

— Если упрощенно, то немцы не так сильно увлечены кроссовой работой. Они все-таки больше склонны к специальной работе на роллерах, практикуют аэробную работу на велосипедах. В то время, когда я работал в Германии, российская школа была более ориентированной на кроссы. И, конечно, там у тренера больше свободы, отсутствует бюрократическая нагрузка. Заполнение журналов, отчетности и так далее. В Германии тренер занят только тренировочным процессом.

— Получается, ваш немецкий опыт будет малоприменим в России. Здравствуйте, заполнение журналов и прочей отчетности, верно?

— В молодежной сборной я этим не занимался. В этом плане Валерий Николаевич, главный тренер на тот момент, организовал все четко. Нас в молодежной команде было только двое тренеров, я и Майоров Юрий Анатольевич. В других командах штат был больше в два или в три раза. Александр Касперович, который был тогда в юниорской сборной, удивлялся, как мы вдвоем можем 12 человек вести. Но работа была плодотворная и очень хорошая.

— Значит, на ваш взгляд, немецкий опыт все-таки применим в России?

— Я считаю, что не стоит ставить вопрос так узко. Ведь тренер, будь он в Германии или в другой стране, не использует только местные методики. Я считаю, что это ущербный подход. Сегодня важны личные знания специалиста, независимо от того, в какой стране он живет. Мы все опираемся на различные методики, как отдельных тренеров, так и целых стран. И в голове тренера это сводится в одну систему, которой он придерживается.

— То есть нет российской, немецкой, французской или норвежской методики, а есть методика отдельного тренера, так вы считаете?

— Да, если это передовой тренер, который хочет добиться результатов.

— Того результата , который всех устроил бы, сейчас у российского биатлона нет. Вас не удивляет, что при таком огромном количестве людей, занимающихся биатлоном, в последние годы наша сборная выступает посредственно? Почему, на ваш взгляд, так получается, что у нас десятки тысяч людей занимаются биатлоном, но наши лучшие биатлонисты проигрывают французам, которых на всю Францию — человек 300-400?

— В моих предыдущих ответах уже прозвучали кое-какие нюансы. Когда я стал работать в Республике Коми старшим тренером, то скоро понял, что не могу работать в полную, потому что 50% времени езжу по различным инстанциям. Что-то пробиваю, что-то добываю, что-то еще делаю. Это было действительно невыносимо с точки зрения тренерской работы. И на сегодняшний день тренеры в регионах тоже заняты этими проблемами. Здесь не хватает денег, тут не хватает инвентаря, там не хватает патронов, сям еще чего-то не хватает. Настолько бедны региональные федерации и тренеры.

Наверное, только Тюмень и Ханты-Мансийск более-менее могут нормально тренироваться в современных реалиях. А остальные просто выживают, и на такой низкой материальной базе пытаются готовить спортсменов мирового класса. Они искренне стараются довести спортсменов до уровня сборной, но в итоге часто приходится переучивать биатлониста, достигшего уровня сборной. То есть в сборной мы занимается не совершенствованием и достижением максимальных высот, а начинаем с переучивания или даже с обучения, что, конечно же, недопустимо.

— А не может ли нынешний спад быть следствием многочисленных допинговых скандалов?

— Это тоже является причиной спада. Мы ведь не видим весь айсберг. Мы видим только верхушку — тех спортсменов, которые были уличены. А что творилось внизу, что творилось в регионах — мы этого точно не знаем. И когда результаты достигались применением препаратов, страдала методика. А когда это всё ушло, и нам пришлось начинать работу заново, то возник провал. И я даже считаю, что он существует по сегодняшний день.

— К слову, вопрос вам, как человеку, много лет прожившему в Германии. Александра Логинова его недоброжелатели клянут за то, что он до сих пор не выступил с неким рассказом о том, что же это с ним такое было, когда его уличили в применении допинга. Вы согласны с тем, что ему следует сделать эдакое признание публично? Справедливы ли упреки того же Фуркада? Вопрос не пустяшный, вам с Логиновым, судя по всему, предстоит работать.

— Если наши кандидатуры утвердят, надо будет выстраивать отношения индивидуально с каждым спортсменом. Но я считаю, что, наверное, все-таки была ошибка в том, что Логинов не сделал признание. Я сам до конца историю не знаю. Говорят, что там была какая-то случайность. Но на сегодняшний день мы этого не знаем! А вы поставьте себя место других спортсменов. Например, на место спортсменов Германии, которые даже в национальной команде 50% стоимости всего инвентаря должны оплачивать из своего кармана, из своих заработанных денег.

При том мотивация у них лежит в другой плоскости. Она не в том, чтобы подняться по социальной лестнице. В России сегодня, если я стану олимпийским чемпионом, у меня откроются возможности занять руководящие должности в правительстве или в спортивных организациях. В Германии этого не происходит. То есть это просто титул, и всё. Да, может быть, он где-то сколько-то денег принесет, но это не ключевая мотивация. Там мотивация в другой сфере, чисто спортивной. И когда спортсмены, вкладывающие свои деньги, знают, что спортсмены сборных России находятся на стопроцентном государственном обеспечении и при этом еще пытаются обмануть других спортсменов… Конечно же, это вызывает очень огромное возмущение.

— Но ведь Александр Логинов честно отбыл свою дисквалификацию. Говорить об этом или не говорить, вроде бы его личное дело. У спортивного закона к нему претензий нет. Его поймали, он отсидел, а дальше, как говорится, на свободу с чистой совестью. Почему они все к нему привязались? Справедливы ли их требования, чтобы Александр хоть что-то рассказал об этой истории? Вот я и спрашиваю вас, как человека, которому, вероятно, придется работать с Александром. Ему действительно следует сделать историю своей дисквалификации достоянием общественности? Или пусть идут все к черту и не мешают человеку спокойно работать?

— Дело в том, что к черту никто не пойдет. Это будет и дальше продолжаться, и мы это понимаем. Это понимают все. Так или иначе история дисквалификации Логинова и его молчания будет периодически всплывать. Я считаю, что ему действительно нужно было в свое время обо всем этом рассказать. Страницу перелистнуть и покончить с этим, идти дальше. Посмотрите, что произошло с Марией Шараповой, когда она была уличена в применении мельдония, довольно безобидного вещества. Она провела пресс-конференцию, сразу же призналась. И все иностранные спортсмены сразу это делают. Это, наверное, такой мировой спортивный менталитет. Сразу же рассказать, признаться, и на этом всё. Закончили и идем дальше. А если молчать, всё равно какой-то шлейф останется.

— Вот и представьте, что этот шлейф окажется в вашей компетенции. Вам будет мешать то отношение к Логинову, которое сейчас есть в мировой биатлонной тусовке? Или это глубоко его личное дело?

— Я считаю, что в данном случае моей задачей будет работа со спортсменом в плане психологии. Чтобы он мог абстрагироваться от этого, чтобы в конкретный день, в конкретный час показать максимальный результат. У каждого спортсмена могут возникнуть какие-то личные проблемы, ничуть не меньшие, чем те, которые сейчас есть у Александра. Задача в том, чтобы выстроить достаточно доверительные отношения между спортсменом и тренером, и сообща решать все вопросы.

— Приходится читать и слышать много суждений о том, что нынешнее поколение мужской сборной России достигло своего потолка. Как вы считаете, это справедливое суждение?

— Кто и как может знать, где этот потолок?

— У нас в России столько людей, которые все точно знают про биатлон, что их просто девать некуда.

— Я считаю, что это суждение некорректно. Думаю, что на него не стоит и реагировать. Суждений может быть тысячи. И вопросов тысячи, а на все ведь не ответишь.

— Но ведь новый тренер мужской команды будет работать именно с этими спортсменами. А в России от тренера сборной всегда ждут моментальных результатов. Вынь да положь олимпийскую победу прямо сейчас! Как много времени вы лично себе отводите на то, чтобы мужская сборная России стала снова регулярно выигрывать?

— Я понимаю, что у меня времени нет, у нас Олимпиада в 2022 году! Про первый год работы могут сказать, что он уйдет на становление команды, а вот Олимпиада уже покажет все! Там уже будет понятно, работаем мы дальше или нет.

— Вы верите, что за полтора-два года в имеющихся условиях можно выстроить работу таким образом, чтобы результат непременно пришел? Ведь можно делать ставку на более отдаленный успех. В следующем олимпийском цикле, с новым поколением спортсменов и так далее.

— Я не даю себе 10 или даже 5 лет. Есть только следующий год, и уже после подготовки к сезону какие-то результаты должны быть обязательно. Они должны, как маячки, показывать — что работает, а что не работает. А уже следующий сезон — олимпийский. И всё должно работать.

Источник: https://rusbiathlon.ru/